[souny]

Страстная братская любовь от команды UST

Название: Шепот
Автор: fandom UST 2019
Бета: fandom UST 2019
Канон: Борджиа
Размер: драббл, 578 слов
Пейринг: Хуан Борджиа/Чезаре Борджиа (односторонний)
Категория: слэш, упоминание гета
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Хуан знает тайну Чезаре
Предупреждения: намеки на инцест и насилие, UST
Примечание: таймлайн - конец первого сезона.

Спойлер

Авторская версия причин убийства Хуана

Шепот полз по городу, оставляя за собой липкий след: стыдную, страшную, грязную тайну Чезаре.

Первому, кто отважился повторить ее Хуану в лицо, он свернул нос на сторону окованным мыском сапога. И никто не рискнул защитить наглеца от настигшего возмездия.

Второго же, горького пьяницу, едва державшегося на ногах и раздувавшегося от собственной смелости, нашли близ Тибра с вырезанным языком и со вспоротым животом.

И шепот притих — в казармах.

Но Вечный город был постоялым двором, чьи двери гостеприимно распахнуты день и ночь, был борделем с заляпанными кровью и семенем простынями. Он всегда полон грязных сплетен и столь же грязной правды.

Шепот перелетал, как споры чумы, от человека к человеку, извивался на мощеных улицах и в сточных канавах, пока, наконец, не прорвался торжествующей усмешкой на лоснящемся от самодовольства холеном лице кардинала Орсини:

— Поздравляю вас с новой сестрой, мессир Борджиа.

Хуан хмурился, цедил сквозь зубы:

— Благодарю, монсеньор.

Но Орсини не унимался, ямочки играли на жирных щеках.

— ...с маленькой Лаурой.

И было ясно — вовсе не с ней.

Шепот заползал под кожу и оставался там: неисчезающим зудом, дрожащей натянутой струной лютни, колючим комком, что мешал дышать.

Я и не знал, что у тебя такие мягкие волосы, брат. Как у женщины.

Я и не знал, что глаза у тебя такие светлые — будто прозрачные, а кожа такая нежная, что синяк, оставленный моей рукой, не сходит неделями.

Я и не знал, что...

Теперь — знал.

Знание это наполняло ликованием и злорадством. Его умненький младший брат, скользкий, как полоз, ловкий, как кошка, с осиным жалом вместо языка и фамильной, воистину дьявольской гордыней святого семейства Борджиа, оказался низвергнут в самую грязь, и ниже пасть было нельзя. Ниже — некуда.

Это смешило. Интриговало. Возбуждало.

Ставя раком очередную марранскую шлюху — из тех, кому втирал про любовь, а потом таскал за смолянистые косы, присаживая до полузадушенного крика, до всхлипов, до дрожащих ляжек, — думал о Чезаре.

Так ли тот кричал? Так ли плакал, просил пощадить, уткнувшись лицом в сгиб руки? Так ли вздрагивал — от каждого шлепка по тощей заднице, покрытой синяками от плетки?

Хуан шлепал девку по залитым слезами щекам, неотрывно следил, как член исчезает между покрасневших от натуги губ. И думал о Чезаре.

Так ли тот смотрел с затаенной ненавистью снизу вверх, так ли давился, глотая чужое семя?

Это забавляло. Сводило с ума. И существовал лишь один способ проверить.

— Мои люди перехватили твое письмо к делла Ровере. Думаю, отец ему не обрадуется, — шептать, касаясь губами нежной, розовеющей, будто девичьей, мочки, было проклятием. И благословением.

— Врешь! Не было никакого письма.

Чезаре скалился, как волчонок, зажатый рогатиной в угол, и Хуан понимал: шепот достиг цели. Оставалось пожать плечами с деланным равнодушием и — наблюдать, как темнеют прозрачные глаза.

— В таком случае, тебе не о чем беспокоиться. Я уезжаю в Неаполь, несуществующее письмо ложится на стол в папской канцелярии. Легче легкого, а, братишка?

Брат каменел углами рта, продолжая улыбаться, а как тут не улыбнешься — на званом ужине под встревоженным взглядом матери? Хуан тоже ей улыбался — обычная болтовня между братьями, ничего особенного.

— Чего ты хочешь? — шептал Чезаре, не разжимая губ.

Хуан отвечал так же:

— Тебя. На одну ночь.

Бешенство в глазах Чезаре стоило многого.

— Этому не бывать!

Взгляд Ваноцци становился все тревожней.

— Я хочу выпить, — смеялся Хуан, — за братскую любовь!

Залившая лицо Чезаре краска стоила еще больше. Хуан обнимал его за шею, шептал:

— Знаешь, что Борджиа делают с предателями?

Он почти не смотрел на Чезаре, лишь на мать, хмурившую брови. Конечно, своего среднего она всегда любила больше других детей. Он не смотрел, но видел: выступившую на виске испарину, раздувающиеся крылья носа, подкрашенные вином губы.

— Сегодня, — сглотнул Чезаре. — После ужина. В полночь.