Название:
Смертные грехиАвтор: fandom Rafael Sabatini 2013
Бета: fandom Rafael Sabatini 2013
Размер: драббл, 613 слов
Книга: Жизнь Чезаре Борджа
Пейринг/Персонажи: Чезаре Борджа
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: R
Предупреждения: ООС
Краткое содержание: Он — Борджа, а значит, он был рожден во грехе, живет во грехе и умрет, не раскаявшись.
Примечание: Все персонажи принадлежат маэстро Рафаэлю. Сабатини – сабатиниево, голоса – фандому!
Для голосования: #. fandom Rafael Sabatini 2013 - работа "Смертные грехи"
Он — Борджа, а значит, он был рожден во грехе, живет во грехе и умрет, не раскаявшись. Он — Борджа, и все, что он делает, он делает с удовольствием. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на чьи-то запреты. Те, прочие, обречены жить в вечном страхе, с вечной оглядкой на проступки свои и чужие. Пусть так. Он — Борджа, и с ним его гордыня, вечный бич победителей. И если цена за победу — презрение к тем, кто ниже, он готов заплатить ее. И он платит. Чужие жизни — пустяк, чужие поражения — пустяк, чужая гордость — разменная монета. Ничтожества вокруг него, но рядом с ним его гордыня, бессменная спутница. Гордыня, искупавшаяся в невыносимой желтизне полудня, толкает дальше и выше.
Он так и не сумел понять, что цена гордыни — одиночество и слепота, которая мешает его разглядеть.
Червонное золото закатного солнца льется на истоптанную войной землю. Тяжелая поступь войны взметает пыль к темнеющему небу. Воздух пахнет конским навозом, людской болью и совсем немного — ночной свежестью. Чезаре раздувает ноздри в тщетной попытке вдохнуть глубже. И в том — его алчность. Ему всегда мало, ему всегда хочется больше. Он задыхается на холмистых, полных воздуха долинах, ему не выспаться на самой мягкой постели, и ни одна куртизанка в Риме не утолит его страсть. Он хочет все, и он получит все. А после... после он возьмет еще больше. Алчность размалевана всеми цветами времени, но красок все равно не хватает. Нет цвета, способного передать ее суть.
Эта жажда выжигает ему сердце, толкает на грань одержимости. Чезаре смешно. Если за жадность он будет гореть в аду, то пусть его котел будет самым глубоким.
Зависть и алчность идут рука об руку. У зависти всего один цвет, и этот цвет — серый. Зависть вытягивает краски из мира, всех равняя с собой. Где-то там, впереди у кого-то есть нечто, что не принадлежит ему. Чужое всегда блестит ярче, этот свет жалит, словно слепень, и нет от него спасения, и отдыха нет. Зависть не дает ему дышать полной грудью. Зависть убивает других, и убивает его самого. Знал ли Манфреди, что самое страшное его преступление в том, что его любят, а Чезаре — нет? За эту смерть он не в ответе ни перед кем, кроме себя, но кто сказал, что совесть не может замолчать в угоду зависти?
Италия похожа на продажную девку, раздвигающую ноги перед каждым, кто заплатит. Италия похожа на жеманницу, которая ляжет под того, кто сильнее.
У этой страны лицо суки Сфорца. Чезаре скрежещет зубами, перед глазами нахально маячат нетронутые стены Имолы. Когда он доберется до нее, "львица Романьи" будет стоять перед ним на коленях. Он сделает с ней все, что делают с простыми шлюхами и тогда все, все увидят, что она всего-навсего кошка, одуревшая от весны и течки. Чезаре скрежещет зубами, в тщетной попытке удержать ярость. Сладострастие и гнев смешиваются друг с другом, и когда Сфорца, израненная осколками собственной гордости, облизывая губы, опускается на пол, чтобы взять у него в рот, Чезаре едва сдерживается, чтобы не размозжить ей голову о стену темницы и овладеть медленно остывающим телом. У Италии ее лицо, лицо гордячки, отчаянно цепляющейся за руины былого. Цвет гнева и похоти — красный, и это единственное яркое пятно в искалеченном завистью бытии.
А по ночам, когда особенно темно и беспросветно, когда не видно чужого, когда не хочется ничего, вместо сна к нему приходит уныние и сеет сомнения, отравляет мысли. У него нет цвета, зато есть запах и вкус. Уныние смердит болотом, и оставляет на языке гнилостное послевкусие протухшей воды. Оно льет бесцветный яд на распаленные душевные раны и щедро сеет зерна обреченности и будущих катастроф. Оно мягко толкает его на подушки, ложится сверху, придавливая своим весом, мешая подняться и шепчет, шепчет, шепчет.
За этот шепот он ненавидит уныние так же истово, как грешит, ведь оно — единственный его порок, о котором нельзя забыть, захлебнувшись в других.
:
ШансАвтор: fandom Rafael Sabatini 2013
Бета: fandom Rafael Sabatini 2013
Размер: драббл, 870 слов
Книга: Жизнь Чезаре Борджа
Пейринг/Персонажи: Чезаре Борджа
Категория: гет
Жанр: ангст, AU, мистика
Рейтинг: R
Предупреждения: ООС
Краткое содержание: Когда дают второй шанс – это неплохо. Плохо, когда не знаешь, что с этим шансом делать.
Примечание: Все персонажи принадлежат маэстро Рафаэлю. Сабатини – сабатиниево, голоса – фандому!
Для голосования: #. fandom Rafael Sabatini 2013 - работа "Шанс"
Когда дают второй шанс – это неплохо. Плохо, когда не знаешь, что с этим шансом делать. В изменившемся мире он мог стать кем угодно, а стал никем. У него есть тихая жизнь, стабильная зарплата, и все хорошо, вот только что-то тянет иногда внутри и мешает дышать.
Ему уже давно наплевать на то, как так получилось, что умерев однажды, он снова вернулся.
У него все хорошо. Он стал бояться простуды и все еще одинок – теперь, будь все проклято, у него есть время почувствовать, каким всепоглощающим может быть одиночество.
Он ходит в церковь – реже, чем иногда. Должен же кто-то говорить Богу, что чувство юмора у Него – дерьмо? Небеса не отвечают на хамство, и молитвы его день ото дня становятся все меньше похожи на молитвы.
Он много гуляет, просто потому, что когда-то не мог позволить себе просто гулять. Рим, его единственный спутник, протягивает перед ним серые ленты своих дорог. Видно, это и есть ад, в котором его наказанием стали бесцельные блуждания, бесцельные разговоры и бесцельная жизнь, которая тратится на не имеющие смысла попытки забыть о прошлом, которое упрямо ждет за каждым поворотом, держа за спиной воспоминания вместо стилета.
Прошлое просачивается в сны. Во сне он вспоминает, как дымится на холоде кровь, как удобно ложится в руку древко копья, как упоительно бьется чужой пульс под ладонями.
Просыпаясь, он всегда прикрывает глаза, позволяя себе на мгновение почувствовать прикосновение сухого ветра итальянских равнин, услышать шорох тяжелых юбок и бряцанье конской сбруи. Этого никогда не было. Этого никогда не будет.
Бывший герцог оплачивает штраф за неправильную парковку, мимоходом отмечая, что неплохо бы зайти в аптеку за снотворным. Впереди жизнь, которой ему так обидно не хватило тогда, и от которой так тошнит сейчас.
Надо учиться жить, дышать и прекратить вздрагивать при звуках имени, что уже не его.
Его так и подмывает съездить посмотреть на свою могилу или устроить тур по перекроенной войнами Европе в поисках захоронений друзей и недругов.
На могиле иль Моро он бы с радостью сплясал. Сплясал бы.
Они все оказались хитрее его, сумев умереть окончательно и бросив его здесь, среди чужих лиц, в чужой жизни, в сослагательном наклонении.
До Чертозы он все-таки добирается и долго вглядывается в оплывшее, бульдожье лицо Сфорца, которому скульптор не польстил даже в смерти. Он многое бы мог сказать, и еще больше – сделать, но нет – ад на то и ад, чтобы помнить об упущенных возможностях. Он старается не думать об этом, чтобы не сойти с ума. Впрочем, он и так свихнулся давно и безнадежно. Счастье, что перед собой прежним у него есть немалое преимущество: профессор университета Ла Сапиенца, в отличие от покорителя Романьи, может позволить себе капельку безалаберности в вопросе душевного здоровья. В монастырском дворе его шквальной волной чуть не сбивает с ног кошмарное осознание: он действительно один, ему действительно не к кому идти. Больше мысль о могилах его не посещает.
У женщины, разметавшейся по кровати, удивительное, не обезображенное воспитанием и двадцать первым веком лицо. Утром она так знакомо нерешительно смеялась, отчаянно смущаясь поднять на него взгляд. Его подкупили этот смех и румянец на щеках, и почти поверилось в то, что вот она, именно она, и никто больше, ведь так похожа и так же держит голову, и так же опускает глаза.
Он сидит, оседлав стул, и наблюдает, как она гладит себя между ног. Женщина соблазнительно прикусывает нижнюю губу, узкая юбка сбилась на талии уродливым комом. Наманикюренный пальчик скользит по внутренней стороне атласного бедра и проникает внутрь.
Пустота внутри стонет так же пронзительно, как женщина.
- Уходи, - тихо говорит он, когда к первому пальцу присоединяется второй, а стоны становятся откровенно-фальшивыми.
- Докатился, - сокрушенно качает головой он, когда возмущенный цокот каблуков утихает за дверью.
Ее никогда не было. И его тоже нет.
Однажды он не выдерживает, устав заглядывать в лица и в очередной раз сдается. Его друг, талантливый художник – людей искусства все еще тянет к нему как магнитом – долго смеется, выслушав просьбу, а, начав рисовать, постепенно грустнеет.
Она там, за узкой деревянной рамой, и смотрит на него с портрета так же, как и полтысячелетия назад – робко и с опаской. В темных, лишенных и тени надменности глазах, читается обещание – не любви, нет – уважения и верности. Талантливый друг отходит от мольберта, вытирая испачканные краской руки, и восхищенно присвистывает, оглядывая свою работу первый раз после завершения.
- Кто она тебе?
Вместо него отвечает прошлое:
- Упущенная возможность.
Художник качает головой и молчит. И благодарность за это молчание чуть ли не больше благодарности за работу.
Он вешает портрет в спальне и тщательно закрывает его тканью. Он больше не будет ее искать.
Он застывает на пороге церкви, но потом вдруг разворачивается и идет к бару. Бог этим вечером обойдется без порции ругательств. Потому что скоро Рождество, он слишком замерз, потому что шарф – защита от насморка, сглаза и атаки террористов – остался дома, а Рим, предатель, вывел его туда, где давным-давно выловили тело Джованни, и на него вдруг опять набросилось прошлое.
Он не успевает пробиться к барной стойке. Наверное, Господь, оставшись без собеседника, все же решил напомнить о себе. Или он, наконец, сделал то, чего от него ждали.
- Сезар! – надрывно зовет кто-то сквозь толпу, и он оборачивается, не успев подумать, понадеяться, засомневаться.
На ее волосах – невыносимо-красный, как первый герб ее рода, берет.
И все вдруг становится неважным: завтрашняя лекция, забытый дома шарф, собственная смерть, основные вопросы философии. Прошлое, настоящее и будущее скручиваются в тугой ком там, где раньше была пустота.
Кажется, он знает, что делать со своим вторым шансом – он просто больше никогда не будет один.
URL записи